Подарок на восемь лет
На семь лет мне подарили кубик темноты. Он лежал в деревянной коробочке и даже самым ясным летним днем я знал, что он там, внутри. Конечно, я не мог открыть и проверить это: днем темнота сразу же испарялась как кубик льда посреди пустыни. Но, запертая, она была там. Я мог носить в кармане немного темноты и мне нравилось это странное ощущение.
На восемь лет мне подарили дышащую машинку. Она была размером с белую жабу и бока ее упруго натягивались, а затем спокойно опадали. Целыми днями я мог слушать ладонями ее дыхание и мне никогда не надоедало. Она была для меня идеальным существом, сведенной к своей сути: к дыханию. По ночам я лежал и слушал дышащую машинку, поднимающуюся и опускающуюся на моей груди и научился соединять ее дыхание со своим. Тогда темнота позади прикрытых глаз светлела; проезжающие за окном мокрые машины оставляли на этом свету черные полосы; я смотрел на них и они рассеивались.
Осенью машинка стала дышать неровно. Я ходил в школу и чувствовал через карман, как наполнение дается ей с трудом. Я сидел на уроках и не очень понимал, что нам рассказывают. Вечером отец покрутил машинку в руках и сказал, что сможет ее починить. Он долго сидел на кухне, но починить машинку ему так и не удалось. Более того, гладкие прежде бока стали морщиться. В морщинки стала попадать грязь. Я протирал ее специальной тряпочкой в ванной, стараясь не налить воды в маленький рот. Дышащая машинка темнела, пока не стала похожа на мамин кошелек. Разница была том, что вместо денег в ней был воздух.
По ночам она все так же лежала на моей груди и дышала как-то больше в правый бок. А я дышал вместе с ней.
Это было восьмого октября. Я проснулся с мертвой тяжестью на груди. Машинка больше не дышала. Стоила она по тем временам достаточно дорого, поэтому мы понесли ее в ремонт. Там сказали, что остановка дыхания — это самая частая проблема, с которой к ним обращаются: немного упрекнули, что мы не следили за машинкой, как положено: дело в том, что воздух, попадающий в машинку, содержит влагу. Немного водяного пара оседает у нее внутри. Затем в этой воде начинают водиться бактерии, размножаясь, пока не заполнят всю полость машинки изнутри. По ней надо теперь просто хорошенько стукнуть кулаком, чтобы вся эта гадость вылетела наружу. «Хотите сами?» — спросил молодой парень, работавший в ремонте, у отца. Но тот не захотел хорошенько стукать кулаком. «Может ты?» — обратился работник ко мне. Мне тоже совсем не хотелось, но я решил, что лучше уж это буду я, чем этот парень. Сперва я стукнул совсем слабо, и работник сказал: мало каши ел, что ли? Это было обидно, и я стукнул, так стукнул. Из моей машинки со всхлипом выплеснулась на заранее подложенную марлю густая и плохо пахнущая струя. Машинка задышала.
«Стукни еще раз, — сказал парень, — не бойся». Я ударил снова, и неожиданно мое собственное дыхание встало, как человек, который шел и встал перед запертой дверью. Машинка дышала и дышала с присвистом, родители о чем-то переговаривались, парень из ремонта скатал испачканную марлю и кинул в ведро, где таких было уже полно.
А я все не мог вздохнуть.
Рот открывался и закрывался, как под водой, и не издавал ни единого звука. На глаза навернулись слезы. Подбежав к отцу, я жестами показал, что не могу дышать и мне нужно стукнуть по груди хорошенько, чтобы бактерии вылетели наружу. Но отец продолжал подписывать какую-то бумагу. Затем он встал и отошел, чтобы мама села на его место и тоже подписала бумагу. Затем они отдали сотруднику ремонта свои теплые кольца. Отец сказал, что в выходные мы обязательно сходим в парк аттракционов, обнял меня и вышел.
Но в выходные шел сплошной и холодный дождь и мы никуда не пошли. Моя машинка мерно дышала на моей груди, пока я смотрел в глубину окна. Иногда я вспоминал, как прежде дыхание казалось мне таким необходимым, а теперь я могу без него обходиться. Вспоминать это было ощущением, очень похожим на дождь, когда он так долго идет, что надоел.
На девять лет мне подарили горящую свечу. Я дул на нее, а пламя продолжало спокойно извиваться, как флаг. И с его кончика в потолок летела паутинка дыма.
